Бродил я далёко в чужой стороне
И страсти немолчно кипели.
Небесный Отец не забыл обо мне,
Следил Он за мной с колыбели.

Когда возмужал я, раздела просил,
И он на раздел согласился.
Часть от именья мою отделил
И я с ним надолго простился.

Мне стало просторно, я бросился в мир,
Бежал от отцовского дома.
Как будто свобода – мой детский кумир –
Мне тут только стала знакома.

С запасом богатства, здоровья и сил,
Мне думалось счастие встретить.
Я то и другое, и третье убил,
А счастья не мог и заметить.

А время бежало, и страсти росли,
Свобода им рост придавала.
Здоровье, богатство и силы ушли,
Душа все чего-то искала.

Домой возвратиться к Отцу я не смел:
Боялся отеческих прений.
И где ни искал, и куда ни смотрел
Не видел нигде утешений.

Красавицы съели здоровье моё,
А как они прежде ласкались…
Богатство моё им пошло на житьё.
Друзья? Все друзья разбежались.

И тяжко мне стало жить в той стороне
Без денег, надежд и участья.
Никто из друзей не вздохнул обо мне,
Их нет никогда у несчастья.

Вдруг голод губительно-страшным врагом
По той стороне разбежался.
Никто не вздохнул обо мне об одном,
А там так никто не нуждался.

Разбитый в надежде участья людей,
Голодный сидел я на поле.
Я рад был отнять даже корм у свиней,
Которых я пас поневоле.

Но корма отнять я у них не посмел –
За мною другие смотрели.
Голодный, я с завистью жадно глядел,
Как лакомый корм они ели.

И долго сидел я в раздумье немом,
Упрёком минувшее стало.
И страшное что-то мне сердце тайком
Об этом минувшем шептало.

И виделся мне мой родительский кров,
И ласки отца, и довольства.
И вспомнилось мне, как я нажил врагов
Из жажды одной своевольства.

И горькие слёзы ручьём потекли.
Отверженец мира и неба
Сидел я один сиротой на земле
Без денег, одежд и без хлеба.

Тут вспомнилось мне, как спокойно живут
Наёмники в доме отцовском.
Им сытная пища и тихий приют,
И верная плата готова.

А я на чужбине… Не вижу конца
Страданьям и тягостным мукам.
Ужели в отце не найду я отца?
Ужель всё разбила разлука?

И встал, и пошёл я из той стороны.
Вот видится кровля родная.
Воскреснули в памяти детские сны
И юность моя золотая.

И ласково смотрят родные поля,
И солнце приветливо светит,
И радостно дышит как будто земля,
Желая нежданного встретить.

А он одинокий, печальный глядит
На ласки родимой природы.
В нём сердце по-прежнему грустно болит,
Не жаждет он больше свободы.

Наёмником лучше быть в доме отца,
Чем сыном распутного мира.
Он внемлет, и грусть убежала с лица,
На сердце повеяло миром.

И издали видит отец – это сын!
Ему это сердце сказало.
Идёт он в лохмотьях, босой и один,
И жаль ему бедного стало.

И выбежал прямо навстречу ему,
И слёзы в глазах засверкали.
Понять только можно отцу одному,
В них чувство всё сыну сказало.

«Прогневал я Небо, тебя раздражил,
И сыном назваться не смею».
«Кто, сын мой, скажи мне, тебя возвратил?» –
И кинулся сыну на шею,

И обнял его, и его целовал,
И плакало сердце отцово.
«Оденьте его, это сын мой», – сказал,
И всё для одежды готово.

«И на руку перстень наденьте ему,
И обувь наденьте на ноги.
Сегодня служите ему одному,
Он с дальней, тяжёлой дороги».

И с сына очей он отвесть не хотел,
И радостно взоры сияли.
И долго он, долго с любовью смотрел
Как сына его одевали.

«А вы и не знали, – рабам он сказал, –
Как долго я с грустью боролся,
Мой сын, как алмаз дорогой, пропадал,
Но он не пропал, он нашёлся.

И в светлую радость весёлого дня
Вы нам заколите телёнка.
Устройте трапезу – мой сын у меня!
А вы его знали ребёнком.

Родился и вырос на ваших глазах
И бросился в мир своевольно.
Как жизнь его там изнывала в слезах
Мне вспомнить теперь даже больно.

Но бросим былое, печально оно,
Печальна былого картина.
Довольно, что в нём вдруг созрело зерно
Возврата погибшего сына.

И он возвратился, он в доме отца,
И радостно нас потревожил.
В нём видеть давно я привык мертвеца,
И точно, он мертв был и ожил».